Смерть

Суицид – квинтэссенция отношения подавляющего большинства людей к жизни. Если считать страх смерти неизбежным, постоянно присутствующим в подсознании атрибутом, то общие черты суицида являются «химически» чистыми ингредиентами, присутствующими в некоторой части души (почти) каждого человека. Поэтому я включаю столь пространную цитату в текст. Еще этот отрывок важен для освещения в гиперболизованном виде проблем, которые в латентном виде присутствуют, на мой взгляд, в подсознании каждого и не активизируются лишь из-за отсутствия соответствующих ситуаций. Это крайняя отметка на негативном отрезке шкалы переживаний, с чем может встретиться психотерапия вообще и трансперсональная в частности. (Логически кажется, что возможен худший вариант – нестерпимейшая боль при полном отсутствии возможности уйти от нее, однако, такая безысходность лишена амбивалентности – борьбы желаний жить и сбежать от боли. При этом волна боли теряет силу: в недрах такой безысходности таится зародыш смирения).

На другом (позитивном) конце шкалы – Любовь, «быть Любовью», об этом – в следующей главе.

Для моих целей важно показать, что суть (Богом данной) Жизни и Любовь – одно, а противоположностью для Любви–Жизни является ( душевная) боль. Смерть в примирении со смертью – это продолжение жизни. «Враг жизни – это боль», пишет Э.Шнейдман. Итак, с одной стороны Любовь-Жизнь, с другой боль-смерть.

Так вот – это ложь: боль-смерть это отсутствие в какой-либо пространственно-временной точке человеческого бытия Любви-Жизни – затмение, тень, сумерки суженного сознания.

Боль-смерть – участок пути жизни, не освещенный светом Любви. Тьма, которая «ловит часть сознания в ловушку» (Рам Дасс), капсулирует, обволакивает, закрывает доступ к Любви. Поэтому цель психотерапии (и трансперсональной в частности) – не просто «вытащить» из подсознания и перепрожить, но (по возможности) и осветить (чуть было не написал «освятить») путь Любовью. Эти же неосвещенные Любовью части души являются и отпавшими от целостности, поэтому и путь холотропного дыхания – путь к целостности. (Типичный пример – запрет себе сексуальной потребности).

Чтобы разобраться, как освещать (это глава Любовь), сначала разберем, что требует освещения, и для этого – следующий отрывок из книги «Душа самоубийцы» основателя суицидологиии Э. Шнейдмана:

Десять общих черт суицида:

1. Общей целью суицида является нахождение решения.
2. Общая задача суицида состоит в прекращении сознания.
3. Общим стимулом к совершению суицида является не­выносимая психическая (душевная) боль.
4. Общим стрессором при суициде являются фрустрированные психологические потребности.
5. Общей суицидальной эмоцией является беспомощ­ность-безнадежность.
6. Общим внутренним отношением к суициду является амбивалентность.
7. Общим состоянием психики при суициде является су­жение когнитивной сферы.
8. Общим действием при суициде является бегство.
9. Общим коммуникативным действием при суициде яв­ляется сообщение о своем намерении.
10. Общей закономерностью является соответствие суици­дального поведения общему жизненному стилю пове­дения.

1. Общей целью суицида является нахождение реше­ния. Самоубийство не является случайным действием. Оно никогда не совершается бесцельно. Оно представ­ляется выходом из создавшегося положения, способом разрешения жизненной проблемы, дилеммы, обяза­тельства, затруднения, кризиса или невыносимой ситуации… Суицид является ответом, представляющимся един­ственно доступным из всех возможных решений, на почти неразрешимый вопрос: “Как мне из всего этого выбраться? Что же мне делать?”. Цель каждого само­убийства состоит в разрешении проблемы, нахождении решения головоломной задачи, причиняющей челове­ку сильные страдания. Чтобы понять причину суици­да, прежде всего, следует знать, какую именно психо­логическую проблему пытается разрешить самоубийца…

2. Общей задачей суицида является прекращение созна­ния. Самоубийство легче всего понять как стремление к полному выключению сознания и прекращению невы­носимой психической боли, особенно если это выклю­чение рассматривается страдающим человеком как вари­ант выхода — и надо сказать, очень надежный вариант выхода — из насущных, болезненных жизненных про­блем. В тот момент, когда мысль о возможности прекра­щения сознания становится для испытывающего муче­ния человека единственным ответом или выходом из не­выносимой ситуации, тогда добавляется еще какая-то инициирующая искра, и начинается активный суици­дальный сценарий. “Я предал себя в руки смерти” — так Кастро сообщает нам о своем желании, чтобы все пре­кратилось раз и навсегда.

3. Общим стимулом к совершению суицида является невыносимая психическая (душевная) боль. Если чело­век, имеющий суицидальные намерения, движется к прекращению сознания, то душевная боль — это то, от чего он стремится убежать. Детальный анализ пока­зывает, что суицид можно легче всего понять как со­четание движения по направлению к прекращению своего потока сознания и бегства от нестерпимых чувств, невыносимой боли и неприемлемых страданий. Никто не совершает самоубийства, испытывая радость. Враг жизни — это боль. “Внутри я умер”, “Я испытывала сильнейшую внутреннюю боль”, “Захлестывающие вол­ны боли бурлили во всем теле”. Таким образом, боль можно считать квинтэссенцией самоубийства. Суицид является уникальной человеческой реакцией на невы­носимую душевную боль — боль, порожденную чело­веческим страданием…

4. Общим стрессором при суициде являются фрустрированные психологические потребности. … Само­убийство порождается нереализованными, заблокиро­ванными или неудовлетворенными психологическими потребностями. Именно они причиняют душевную боль и толкают человека на совершение суицидального дей­ствия. Чтобы в этом контексте понять самоубийство, вопрос следует поставить по возможности шире, а именно: какова психологическая подоплека большин­ства человеческих поступков? Пожалуй, лучший, наи­более общий ответ на этот вопрос состоит в том, что в целом действия людей направлены на удовлетворение их различных потребностей. Поэтому естественно, что в большинстве суицидов задействованы комбинации различных фрустрированных потребностей. В силу это­го на фундаментальном уровне человек, проявляющий суицидальные тенденции, полагает, что его самоубий­ство преследует определенную цель, направленную на преодоление фрустрации стремлений. Встречается мно­жество бессмысленных смертей, но никогда не бывает немотивированных самоубийств, любой суицидальный поступок отражает ту или иную неудовлетворенную психологическую потребность.

5. Общей суицидальной эмоцией является беспомощ­ность-безнадежность. В начале своей жизни ребенок ис­пытывает некоторое количество эмоций (например, ярость или наслаждение), которые довольно быстро дифференцируются. В суицидальном состоянии, будь то подростка или взрослого, ощущается одно всеобъем­лющее чувство беспомощности-безнадежности. “Я уже ничего не могу сделать [кроме совершения самоубий­ства], и никто не может мне помочь [облегчить боль, которую я испытываю]”…

6.Общим внутренним отношением к суициду являет­ся амбивалентность…

Я полагаю, что люди, совершающие самоубийство, ис­пытывают двойственное отношение к жизни и смерти даже в тот момент, когда кончают с собой. Они жела­ют умереть, но одновременно хотят, чтобы их спасли…

Амбивалент­ность представляет собой совершенно естественное со­стояние при самоубийстве: чувствовать, что ты должен совершить его, и одновременно желать постороннего вмешательства.

7. Общим состоянием психики при суициде является сужение когнитивной сферы. Я не принадлежу к сторон­никам мнения о том, что самоубийство лучше всего трактовать в контексте психоза, невроза или психопа­тии. Я полагаю, что суицид можно правильнее опреде­лять как более или менее преходящее психологическое состояние сужения и аффективной, и интеллектуальной сферы: “Мне ничего больше не оставалось”; “Един­ственно возможным выходом была смерть”; “Я могла только покончить с собой, одним-единственным спо­собом — спрыгнуть с достаточной высоты”. Все это при­меры работы аффективно-суженного сознания.

Синонимом сужения когнитивной сферы является тун­нельное сознание, заключающееся в резком ограничении выбора вариантов поведения, обычно доступных созна­нию данного человека в конкретной ситуации, если его ‘мышление в состоянии паники не стало дихотомическим (либо—либо). Либо я достигну некоего особенного (по­чти волшебного) разрешения всей ситуации, либо же пе­рестану существовать. Все — или ничего.

Горький и настораживающий факт: в состоянии ког­нитивного сужения суицидент не просто пренебрегает жизненно важной ответственностью по отношению к любимым людям; хуже того — иногда они просто от­сутствуют в поле его сознания. Совершающий самоубий­ство прерывает все связи с прошлым, объявляет себя в душе своеобразным банкротом, и это как бы лишает других права претендовать на его память и внимание. Воспоминания его уже не спасут; он находится вне пре­делов их досягаемости. Поэтому в случае любой попытки спасения в первую очередь следует направить терапевтические усилия на преодоление состояния суженного сознания. Цель и задачи представляются ясными: открыть перед человеком реальное присутствие иных возможностей, сняв с него психические шоры.

8. Общим действием при суициде является бегство (агрессия) (1). Агрессией называется преднамеренное стрем­ление человека удалиться из зоны бедствия или места, где он пережил несчастье. Вот примеры из суицидаль­ных записок: “Покончив с собой, я избавлюсь от все­го”; “Теперь, наконец, придет свобода от душевных мучений”. Самоубийство является предельной эгрессией, на фоне которой меркнут все прочие виды бегства — уход из дома, увольнение с работы, дезертирство из армии или развод с супругом. Мы говорим о желании “отключиться” от повседневной жизни, когда уходим в отпуск или ныряем в увлекательную книгу, но большин­ство из нас все же проводят грань между желанием от­страниться от окружающей реальности на время и стремлением уйти из жизни навсегда.

9. Общим коммуникативным действием при суициде является сообщение о своем намерении. Одним из наибо­лее интересных результатов, полученных при психоло­гической аутопсии случаев смерти в результате несом­ненного самоубийства, проводившейся нами в Центре превенции суицидов в Лос-Анджелесе, было наличие в большинстве экспертиз предвестников приближающе­гося летального события. “Я умираю”, — сказал Уильям Стайрон совершенно чужому человеку; Кастро писал: “Я начал прощаться с друзьями”. Многие люди, намеревающиеся совершить самоубийство, несмотря на амбивалентное отношение к планируемому поступку, исподволь, сознательно или безотчетно подают сигна­лы бедствия, как бы снабжая окружающих ключами к своему намерению, они стенают о своей беспомощно­сти, взывают о вмешательстве или ищут возможности спасения. Следует отметить печальный и в то же время парадоксальный факт, общее коммуникативное дей­ствие при самоубийстве — это не проявление вражды, ярости или разрушения, и даже не замкнутость или деп­рессия, а именно сообщение о своем суицидальном намерении. Естественно, эти словесные сообщения и поведенческие проявления часто бывают косвенными, но человек внимательный в состоянии заметить их.

10. Общей закономерностью является соответствие су­ицидального поведения общему жизненному стилю пове­дения. Люди, умирающие от болезни (например, рака) на протяжении недель или месяцев, все это время в достаточной мере остаются сами собой, свойственные им черты проступают даже в большей степени, чем обычно. Почти в каждом из этих случаев можно уви­деть характерные формы (паттерны) поведения: прояв­ление определенных чувств или использование защит­ных механизмов, соответствующих острым или долго­временным реакциям на боль, опасность, неудачу, бессилие или утрату свободы действий. Они имеют от­личия у каждого конкретного человека и соответствуют присущим ему формам поведения в предыдущих состо­яниях душевного волнения. Люди остаются чрезвычай­но упорными в верности самим себе и выражают ее од­нотипностью своих реакций в схожих обстоятельствах на протяжении всей жизни. Однако при самоубийстве нас поначалу сбивает с толку тот факт, что оно по своей природе является действием, которого человек никогда ранее не совершал, и ему нет аналогов или прецеден­тов в личной истории. Тем не менее, существует какая-то преемственность с тем, как он раньше справлялся с подобными трудностями… (Э. Шнейдман 2001. стр.264-270).

Человек стал смертен после того, как начал познавать добро и зло потому, что, отвергнув зло, осудив что-то, начал это подавлять, перестав этим жить. Те ужасы, которыми пугают некоторые моралисты, мол, если дать человеку свободу («Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода » 2 послание Коринф. 3-17), то будет подавление слабого сильным, насилие, разврат и т.п. – эти ужасы есть следствие не свободы, но подавления, оцененное (осужденное) как зло (тем уже униженное), потом на долгое время низвергнутое в небытие (отвержение) подавлением, прорывая панцирь, как перегретый пар в котле вырывается наружу упомянутыми извращениями. Похоже, что наша истинная смерть – в отгороженности от смерти (того, что после жизни): там видение истины (ничто не осуждающей Любви), здесь (в жизни) – небытие огромной части человека, большей части его души, а именно там – Бог.

Смертность – приобретение жизни (такой, какова она у большинства людей), после смерти как раз – жизнь (целого), только добраться до нее надо через нелегкий процесс приятия всего себя и обретения видения («теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» 1 послание Коринф.13-12). По меткому выражению одного человека, побывавшего в состоянии клинической смерти: «там нет воли и разума»; и этот переход, как и осознание (2), может быть очень болезненным, его-то, по сути, мы и боимся: неверующему нечего бояться – он не верит в жизнь там, а верующему нечего бояться – ведь там продолжение жизни и помощь его всемогущего спасителя – Бога.

К сожалению, это не означает, что немедленная свобода все разрешит. Апокалипсис – неизбежен в том, что перегретый пар подавленного уже нельзя спустить без последствий. Вся работа высших сил, все молитвы святых, монахов и просто верующих, вся армия психологов, все милосердие в людях работают на то, чтобы уменьшить «давление» и негативные последствия. Процесс познания добра и зла зашел так далеко, что, как и предсказано, (в этом объективность – точнее моя бедная фантазия не может родить иного видения…впрочем, это не отрицает существования иной возможности) должен пройти через очищающий (болезненный) катарсис Апокалипсиса; когда дух насилия произведет то, что он только и может произвести в конечном итоге: он изнасилует, сломает, «победит» себя. Такова суть духа: Любовь рождает только Любовь, насилие же рождая только насилие, неизбежно ломает и упраздняет себя, производя в этом поражении Любовь. Поэтому Любовь и лишь Любовь вечна. И потому Бог – Любовь.

«Через несколько месяцевдвое из моих сотрапезников вспоминали, что в тот вечер внешне я вел себя совершенно нормально. Монументальный апломб, который я демонстрировал, свидетельствовал о почти уникальном внутреннем характере этой болиболи, которая практически не поддается описанию, и потому для всех, кроме страдающего от нее, является почти бессмысленной.

Похоже на то, что драма самоубийства как бы автономно пишет сама себя, как если бы пьеса имела свое собственное сознание(выделено мною – В.К.). Поэтому нас должно отрезвлять осознание того факта, что, поскольку люди, сознательно или нет, способны успешно диссимулировать, то ни одна программа превенции самоубийств не может быть эффективной на 100%.

Именно таким образом проявляется патологическое расщепление мыслей и чувств. Оно порождает иллюзию контроля над поведением, но в нем же берет начало безумие.

И все же существует единственный характерный для суицидального состояния души признак, аспект психической жизни и поведения, практически не поддающийся диссимуляции, который почти никогда не удается скрыть. Он называется сужением сознания (констрикцией) при котором внимание концентрируется как бы в одном узком “туннеле”.

Аналогичным образом, в ситуации са­моубийства резко сужается диафрагма сознания, и оно концентрируется на одной-единственной цели бегства, исключая из своего поля все остальное содержание — родителей, супруга или детей. В тот момент эти близкие люди не забыты; они просто не вмещаются в узкий фокус суицидальной линзы — они вдруг оказываются за пределами кадра.
Приходя к мысли о самоубийстве, ставят крест на себе, отворачиваются от прошлого, объявляют себя банкротами, а свои воспоминания недействительными. Эти воспомина­ния уже не могут дотянуться до человека, спасти и под­держать его. Непрерывность внутреннего существования на­рушена, личность кончилась. Может быть, в заключение убивают себя не из верности принятому решению, а из нестерпимости этой тоски, неведомо кому принадлежащей, этого страдания в отсутствие страдающего, не заполненно­го продолжающейся жизнью ожидания» (Э. Шнейдман 2001 стр. 180-181).

Тут уместно вспомнить, что С. Гроф предлагает вместо термина «изменённое состояние сознания» употреблять «расширенное состояние сознание», или «холотропное» (целостное), и понятно, почему мне кажется точнее такое состояние сознания называть «нормальным» (состоянием виденья), в противоположность обыденному – суженному состоянию сознания.

Может быть яснее становится и (моё) отношение к знаниям (для нас – нормального) суженного состояния сознания (в том числе и суженной когнитивной сферы) – не как к Истине, но как к строительным лесам – вспомогательным средствам на пути к расширенному – холотропному – целостному – нормальному (зрячему) состоянию, приближённому к Истине (к истине с иными критериями).

Некоторые современные авторы ( Вилма, М. Лежепёков) противоположностью любви видят страх. Тогда смерть-боль дополняется естественным сопутствующим элементом – страхом, а жизнь в страхе становится «смертной» жизнью (феноменальный смысловой кульбит – постоянной памятью о смерти тогда оказывается память о Жизни – о целостном и истинном состоянии. Э. Шнейдман не включил страх в перечень общих чёрт суицида, я бы отнёс его к общим неявным чертам: это не только страх смерти (того, что будет после смерти: душа знает, что надежда сбежать в смерть от боли – кажущаяся, и в этом, на мой взгляд, причина амбивалетного отношения к смерти) и страх боли. Неподмеченное Э. Шнейдманом: душевная боль и суицидные позывы имеют колебательный флуктуационный характер – так боль ощущается особенно остро. На гребне боли страх смерти вытесняется полностью, он просто не попадает в поле зрения суженного сознания, в периоды затишья приходит страх боли (повторения пика). Но главное, где прячется страх – это фрустрация психологических потребностей: когда Шнейдман пишет, что нужно дать возможность взглянуть на ситуацию шире, то тем самым указывает, что суицидент упускает из виду другие возможности разрешения конфликта, удовлетворения потребности. Препятствием к удовлетворению (а ведь другие как-то её удовлетворяют!) является её вытеснение (не замечание) и отсутствие поиска путей её удовлетворения – а причиной этих последних как раз и выступает страх (чаще всего скрытый, забытый). От сюда ещё одна рекомендация в работе: найдя фрустрированную потребность, дать суициденту понятие о её совершенной нормальности и допустимости самого поиска её удовлетворения – снимая таким образом страх.

И ещё одна не явная сопутствующая суициду черта – вина. Человек в подсознании обвиняет себя в том, что у него есть такая потребность, и что он не может справиться с собой. Поэтому ошибкой будет взывание к совести («Ты подумал, что будет с родителями, детьми!?») – это усугубляет пресс вины. Чаще гипертрофированная совесть (? – совесть ли это?) препятствует удовлетворению потребности.

Итак, главные участки, требующие освещения приятием и любовью в психотерапии: боль, страх, вина, подавленные потребности, унижение, отвержение, гнев (всегда? часто? – страх), закрытость (страх), сужение поля зрения возможностей и действий (смех и юмор хорошо расширяют это поле, как и побеждают страх), «бой» между частями себя, насилие над собой, неверие в себя.

(1) Предполагаю, что это ошибка перевода. В.К.

(2) Точнее видение вновь обретенным зрением, в жизни подавленным узурпатором-разумом и связанной с ним волею-подавлением.